Граждане Рима - Страница 113

113

— Сулиен рассказывал, что зороастрийцы поклоняются огню, но…

— Нет. Но огонь — это символ. Если бы здесь был храм, то в нем постоянно горело бы пламя. Только и всего. В Риме делают то же самое. Во имя Весты. — На губах у него зазмеилась презрительная улыбочка.

— А тебе все это зачем?

Поколебавшись, Дама тихо, нараспев произнес, так, чтобы Уна поняла, что это цитата из Святого Писания:

— Властелин властелинов, царь царей, недреманное вечное око, творец вселенной, податель насущного хлеба.

После некоторого молчания Уна попыталась выведать:

— Но если они не принимают новых людей… то как же ты?..

— Нет. Но устоять перед этой верой невозможно, — ответил Дама.

Они увидели нового раба, который сидел, надвинув капюшон, в кабаке и, прислонившись к окну, со страхом наблюдал за пьющими стариками. Уна легонько стукнула в стекло, отчего новенький подпрыгнул и, побледнев, уставился на них, прежде чем выбраться наружу.

Он был тихий, худенький, болезненный. Руки его тряслись, он зашелся кашлем и шепнул:

— Вы правда из Хольцарты? Сам не понимаю, как сюда добрался… не понимаю, как выдержал.

— Как тебя зовут?

— Тазий. — Он захрипел, схватившись за грудь, из которой вырвался нутряной скрежещущий звук — так галька хрустит на морском берегу, перекатываемая прибоем. — Я с Сицилии. — И снова надсадный, раскатистый звук, — он посмотрел на них водянистыми глазами, в которых читалось страдание, слабо улыбнулся: — Некуда… было идти… только сюда… мне все хуже…

— Ничего, поправишься, — резко оборвал его Дама. — У нас есть человек, который тебе поможет. Что ты делал на Сицилии?

— Серные копи. Лет десять. Наверное. Это пыль — аааа — которую ты там вдыхаешь, а потом не можешь выдохнуть. Хуже. Весь этот год. Я думал, что хотя бы узнаю… есть ли у меня шанс. Но пыль — аааа, — она в легких, это как… и становится все хуже… даже на свежем воздухе.

— Поправишься, — повторил Дама, скованный праведным гневом.

Сначала Уна заметила только, что Тазий действительно нервничает, что было естественно. Затем — что он постоянно думает о чем-то, что лежит в его мешке, что зашито в его одежде. Затем — что его нервозность одновременно сильнее и слабее, чем должна была быть; он сказал, что проделал весь этот путь, но настоящего облегчения в нем не чувствовалось, и наконец — что он на самом деле не боится — ни их, ни басков, ни стражников, которые идут по его следу, ни своей болезни. Подлинные его чувства она увидеть не могла. Он постоянно следил за тем, чтобы произвести на них нужное впечатление, делал все, чтобы казаться убедительным.

— Спасибо тебе за доброе слово, — шепнул он.

— Тебя подослали? — вдруг спросил Дама, как делал это и раньше.

— Что? — тяжело выдохнул Тазий. — Нет. Почему, почему ты думаешь, что тут должны быть лазутчики?

Но сзади, у него на шее, в воротник был зашит «жучок» величиной с монету. Пучок тонких отравленных игл прятался в складках сумы. Легкие его были в полном порядке.

Уна стояла спокойно, не отрывая глаз от Тазия; ни один мускул на ее лице не дрогнул. Но маленькое устройство, вшитое в воротник, должно быть, что-то передавало кому-то, кому-то находившемуся в миле, а то и меньше. Ком черных проводов, который нес Дама, неизбежно вызывал помехи, и все же они подобрались слишком близко к Марку. Перед глазами Уны возникла отчетливая картинка — его картинка: темно, Марк спит, игла потихоньку входит в него. Она стерла изображение. Все что угодно, но этому не бывать.

— Это близко? — спросил хрупкий Тазий, держась за бок.

— Нет, — ответила Уна. — Нет, это далеко.

Окажись на месте Дамы Сулиен, или Марк, или кто-нибудь еще, она, не глядя, узнала бы, понял он это или нет. Но она не знала и не должна была смотреть.

— Но вы пришли?..

— Нет, не оттуда, — постаралась улыбнуться Уна. — Оттуда пешком не дойти.

Она заколебалась, стоит ли ей продолжать, но тут вмешался Дама, в голосе его чувствовалась лишь легкая напряженность:

— Мы были в Осаскии, просто приходится время от времени проверять пеленгаторы.

Он видел, что Уне нужна помощь; конечно, она не знала названий близлежащих городков. Но больше он сказать не осмелился. Лгал он редко и неумело, да к тому же был в ярости.

Уна была в отчаянии, что ей приходится поддерживать разговор одной.

— Тебе лучше не мокнуть под дождем, — торопливо, заботливо посоветовала она Тазию. — Нам надо еще поговорить кое с кем. Ты что-нибудь ел?

Ему ничего не оставалось кроме как позволить Уне доброжелательно затолкать себя обратно в кабак, а Даме — по-баскски попросить хозяйку принести немного супа и хлеба. Уна быстро вытащила Даму на улицу, и они молча дошли до фонтана в центре городка.

Пока Дама не заговорил, Уна не понимала, насколько он разгневан, и ей показалось странным — идти рядом с человеком, буквально кипевшим, как чайник, и не почувствовать этого.

— Ублюдок, — сказал Дама сквозь зубы. — Подонок, подлец. И как он только посмел замахнуться на такое? Как посмел прийти сюда и притворяться, что ему сломали жизнь? Наверное, считает себя умником, че-ло-ве-ком! Да, должно быть, наловчился. Ты только подумай, ведь он говорил все это, потому что знал, что такое бывает, а ему хоть бы хны! — Дама сглотнул, явно упрекая себя за то, что разразился такой тирадой, но слишком уж велико было отвращение — не остановиться. — Оружие у него есть?

— Да.

— Пистолет?

— Не думаю.

— Уже кое-что, — сказал Дама. Затем, ровным голосом, он добавил: — Значит, оно ему и не нужно. Толкового парня прислали. Наверное, вояка, прошел обучение. Верно говорю?

113