— Хорошо, — сказала Танкорикс, к крайнему удивлению Гликона. — Я приеду.
— Что вы имеете в виду? Вам вовсе незачем уезжать из дома.
— Я должна приехать и увидеть Сулиена, — воинственно сказала она.
— Нет, в этом нет никакой необходимости.
— Если я не увижусь с ним, я ничего не стану делать.
— Но мы не можем допустить, чтобы создалось впечатление, что он вас запугивает.
Танкорикс удивилась.
— Но он младше меня, — по-детски объяснила она.
И вот она приехала в Рим, и Сулиен встретился с ней в апартаментах судьи на Капитолийском холме.
Она не похожа была на замужнюю женщину. Она выглядела едва ли не моложе, чем когда он видел ее в последний раз, и была больше похожа на саму себя в унылом тринадцатилетнем возрасте. Ее кожа и волосы были словно подернуты какой-то вязкой, маслянистой пленкой: поредевшие волосы были зачесаны назад. На мгновение ему показалось, что она просто снова слегка пригорюнилась, но вдруг со внезапной ясностью и тревогой он увидел то, что было почти скрыто, чего не заметил бы человек, не обладающий наметанным взглядом врача.
— Ты не переживай, — кисло произнесла она, видя, как он на нее смотрит, и сверкнув взглядом, но не на него. — Все абсолютно законно. И вообще это не твое дело.
И все же все свежие краски ее лица сохранились, правда, просвечивая лишь изредка. Сулиену стало жаль ее.
И она вся дрожала, хотя и подняла голову с какой-то хрупкой бравадой.
— Ладно, — излишне громко сказала она. — Вот и ты, будем считать. Я не… говорила родителям, что ты меня изнасиловал. И так было понятно, чем мы занимались, верно? Это сделала мать нам в наказание. Даже, собственно, не нам, она говорила, что это вина отца, потому что он так с тобой обходился. Она говорила, что доверила ему меня и вот что случилось из-за того, что он тебя распустил, что заботился о тебе больше, чем обо мне.
Тут они взглянули друг на друга, оба чувствуя себя брошенными и испытывая боль, с одинаковым, как зеркальное отражение, видом. Сулиен терпеливо склонил голову. Просто надо было через это пройти. Когда он выйдет отсюда, когда она подпишет бумагу, все будет позади.
— Она заперла меня в своей комнате, — продолжала Танкорикс, — прежде чем тебя арестовали. И запирала еще несколько раз, пока улаживала дело с Эпимахом.
— Ох, — сказал Сулиен.
Казалось, Танкорикс в отчаянии.
— Да не охай ты — невелика разница, этим горю не поможешь. Нельзя же всегда быть таким добреньким, Сулиен. Меня-то она запирала, но распять должны были тебя. Тебе не кажется, что я могла бы постараться немножко побольше?
— Не знаю, — слабо произнес Сулиен.
— Отец не хотел, чтобы это случилось. Если бы мы были с ним заодно, он смог бы что-нибудь сделать для тебя. Вот что не пришло мне в голову. Я все умоляла, но это было все равно, что плакать в детстве, и я не ждала, что из этого что-нибудь выйдет. Я была так растеряна, мне казалось, неважно, что произошло на самом деле, все равно я ничего не могу поделать. Я могла бы открыть окошко и кричать об этом на крик. Но на самом деле мне хотелось, чтобы никто ничего не знал, иначе бы все кончилось… и я сдалась, струсила. Я поступила так же плохо, как и он.
— Он когда-нибудь что-нибудь говорил? — шепотом спросил Сулиен.
— Ему просто хотелось легкой жизни, — горько произнесла Танкорикс.
— Что ж, ему это было проще, чем тебе. А ты здесь, …ты — совсем другая…
Танкорикс изумленно перевела дыхание и с явной издевкой закатила глаза, хотя в них блестели слезы.
— Что ж… спасибо… ты совершенно… невыносимый человек, но все равно это очень мило, — она проглотила слезы и, слегка встряхнувшись, взяла себя в руки. — Между прочим, хорошо сработано, естественно я была очень этому рада.
Замужество было для нее практически карательной мерой — с такой скоростью оно совершилось, к тому же Танкорикс отослали насколько возможно дальше, вне досягаемости общества. Эпимах был старым приятелем Катавиния, не скрывавшим своих интересов уже несколько месяцев, однако — вплоть до того дня в Лондоне — Ирис считала, что Яовомагиус это глушь для Танкорикс, а Эпимах слишком для нее стар.
— Как там? — мягко спросил Сулиен.
Танкорикс вздохнула и жеманно пожала плечами. Лицо ее приняло лукавое и усталое выражение, и на какой-то миг оно снова похорошело.
— Скука там зеленая, ненавижу это место. Провинция, холода. Это все там, — она быстро взглянула на свой живот. — А теперь меня все время тошнит. Про мужа и не говорю — терпеть его не могу.
— Сколько ему?
— Сорок один.
Это было примерно то, чего он ожидал, и все же лицо его засветилось приязнью. Он снова посмотрел на ее живот и подумал: какой ужас, и если до сих пор он даже намеком не давал понять, что простил ее, то теперь эти его чувства готовы были излиться потоком.
— Именно, — сказала Танкорикс, стараясь казаться веселой, хотя в голосе ее звучало отчаяние. — Он ничего про тебя не знает и, уж конечно, не знает, что у меня кто-то был. Пришлось вымазать простыни красными чернилами. Мать велела.
Гликон откашлялся. Танкорикс заговорила тише, но чисто условно. Каждое ее слово было прекрасно слышно.
Ничуть не смутившись, Танкорикс грациозно повернулась к Гликону:
— Мысль о том, что никто не узнает… звучит не очень убедительно. Скажите прямо, в какой степени дело будет предано огласке?
Гликон попытался сдержать досаду.
— Но ваше имя в любом случае никогда не упоминалось публично. И поскольку вы сами согласились, что…
Но Танкорикс даже не дала ему закончить. Она бросила на него испепеляющий взгляд такой силы, словно все ее существо выразилось в нем: