Граждане Рима - Страница 162

162

— Такой работой мне действительно еще не приходилось заниматься. Я ездил в тюрьму. Я встретился со всеми родителями. И тут Лавиний, и Сегест, и Бутео сказали мне, на полном серьезе: брось это. Вчера я подумал, что, пожалуй, это похоже на угрозу… нет, это я не точно выразился, — мгновенно поправился Клеомен и замолчал. Потом пробормотал: — Предостережения. Да. Или угрозы. В общем…

И снова прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил. Казалось, он считая, что его рассказ прозвучит полнейшей нелепицей, а теперь встревожился, что это не так.

— И никто ничего не объяснил его родителям, — продолжал он. — Они даже не знали, что их сын арестован, и впервые услышали об этом только по дальновизору.

Клеомен помнил, как это было; за неделю до заявления о признании они чуть было открыто не поссорились по поводу того, считать ли Вария в живых. Отец практически неподвижно лежал в кресле и почти не обращал внимания на Клеомена; мать, напротив, бегала и мельтешила, без конца проливая слезы и в то же время яростно, безостановочно говоря, словно плакала вовсе не она.

— Посмотрите на него. Что они сделали с ним? — И, конечно, дальше началось; — Варий никогда бы не сделал ничего подобного. Они были так счастливы вместе. И, даже если и не были бы, никогда, никогда.

Разумеется, Клеомен слышал такого рода вещи и прежде и подумал, что почти немыслимо, чтобы мать говорила что-нибудь другое, к тому же он знал, что не следует обращать внимания на фотографию Вария с Гемеллой, которую она ему тыкала. У Вария на лице было написано, что натура у него нервная, неустойчивая, Гемеллу он представлял себе почти такой же; да, конечно, думал он, возможно, они и любят друг друга, но наверняка почти каждый день бьют посуду. Но на фотографии они выглядели иначе; рядышком, в саду, в достаточно условной супружеской позе, но в их облике сквозил такой глубокий мир и покой, что даже в официальной фотографии чувствовался некий трепет, некая теплота. Это ничего не значило, кроме того, что мать Вария права, по дальновизору Варий выглядел плохо — хуже, чем когда Клеомен видел его в последний раз.

Он надеялся, что Варий хоть немного рассказал родителям о том, что случилось и что он собирается делать, но — нет. С родителями Гемеллы Клеомен тоже разговаривал, и ее мать мрачно сказала:

— Вот так — думаешь, что знаешь человека… — И, вся дрожа, уткнулась взглядом в колени, между тем как нескладная младшая дочь с несчастным видом продолжала биться над домашним заданием. Отец же, напротив, воскликнул:

— Нет, нет, это какая-то ошибка! Зачем ему сознаваться в том, чего он не делал? Он говорил со мной. Я бы наверняка знал.

— Откуда тебе знать, — сказала жена сквозь зубы. — Ты же сам сказал, что он еле языком ворочал.

— Я бы наверняка знал, — настойчиво повторил Паулиний.

Клеомен вернулся в участок, не вполне уверенный, что ему действительно удалось что-то выведать, и понимая, что теперь придется как-то отчитываться за пропущенную встречу. Участок располагался вокруг площади, и Клеомен увидел возле входа для посетителей и дальше, по дороге к камерам, множество тарахтящих фургонов, по всей видимости вернувшихся после церемонии на Форуме. Отзвуки кипевших страстей еще не достигли его корпуса, и он, жалко озираясь, прокрался вверх по лестнице к себе в офис. Его секретарша Антония мигом нырнула в дверь с криком:

— Марк Новий только что был на Форуме! — И Клеомен, хлопая глазами, застыл на месте, словно поперхнувшись вопросом:

— Что? — прежде чем ринуться вслед за Антонией в главный офис, где стоял дальновизор.

Ему повезло больше, чем Уне и Сулиену: коллеги записали трансляцию. Клеомен сел и прокрутил запись несколько раз, дабы увериться, что правильно расслышал Антонию. В данный момент он просто не мог делать ничего иного, ослепленный яростью и недоверием. Все верно, подумал он и встал, но никак не мог сразу сообразить, как далеко заведет его эта вспышка гнева. Он безуспешно попытался связаться с Ренатом, уже практически уверенный, что от Лавиния проку не будет. В конце концов он снова поехал в тюрьму, словно только для того, чтобы его вдвойне взбесило, когда его опять завернули. Он вернулся обратно, чтобы услышать — на несколько часов раньше, чем весь остальной мир, — о состоянии Марка, как раз перед тем как Лавиний вызвал его наверх, в свой кабинет.

Лицо Лавиния было бледно и потно от гнева.

— Может, объяснишь, зачем ты пытался связаться через мою голову с Ренатом? Надеюсь, сможешь.

Клеомен был уже слишком зол, чтобы ответить униженным, виноватым голосом, как того хотел Лавиний.

— Почему меня не пускают к Варию?

— Потому что незачем тебя к нему пускать. У тебя сотня человек и важное дело, на которое тебе плевать, мало того — ты и меня под монастырь подвел. Никак не пойму, зачем я только доверил тебе этот пост.

— Когда его выпустят? Теперь ясно как день, что дело придется закрыть.

— И ведь я не раз тебя предупреждал, но ты сознательно не хотел меня слушать…

— Так закрываем мы дело или нет? Теперь двух мнений быть не может.

Лавиний кисло посмотрел на него, но сказал:

— Торопишься. Он все еще единственный главный подозреваемый в убийстве.

— Как можно теперь подозревать его в убийстве?

— Его жена мертва на все сто. Алиби — коту под хвост, ты сам это доказал.

— Ладно, но теперь у нас есть еще один свидетель, самый факт существования которого делает признание, мягко говоря, странным, сударь. Свидетеля, который настаивает, что Варий не убийца.

162