Граждане Рима - Страница 42

Только теперь краешком сознания Марк уловил, что стоявший снаружи паренек устало и занудно повторял: «Сибиллина. Странствующий оракул. Заходите. Сибиллина», — и что на стрелке снаружи, указывающей на занавешенный вход, написано «Предсказание Судьбы».

Занавеска заколыхалась, и Марк отступил перед пареньком, который вошел вслед за ним и вежливо сказал тонким голосом:

— Через минутку она будет готова. Она просто устала. Для начала — пять сестерциев, но, вы знаете, она может увидеть и больше, если вы будете великодушны.

Марк незрячими глазами посмотрел на треугольное загорелое лицо под шапкой каштановых волос и тяжело опустил монеты в протянутую руку. Это было слишком много за что-то, чего он вовсе не хотел, однако же он вручал деньги как залог за право убежища.

Ему захотелось взглянуть на предсказательницу, но он даже не вспомнил Сивиллу, которую Друз однажды посетил в Дельфах, и не задумался о том, верит ли сам в подобные вещи. В висках еще билась кровь. Он увидел, что кабинка поделена напополам еще одной парой занавесок, которые, собственно говоря, и не были занавесками, а просто длинными неподрубленными лоскутами материи, какой в галантерейных лавках прикрывают крючки и вешалки. Из-за тряпки цвета морской волны к нему обратился усталый голос: «Пожалуйста, входите».

Паренек ободряюще кивнул Марку и, сложив свои паучьи тонкие руки и ноги, сгорбившись, пристроился на низеньком табурете, устало листая журнал в неровных отсветах падавшего сквозь неплотно задернутую занавеску света. Марк покорно шагнул вперед, раздвинув сине-зеленые завесы.

Комнатушка прорицательницы была тускло освещена, но в ней было недостаточно темно, чему способствовали две старомодные масляные лампы, стоявшие на столе. Сибиллина сидела, спрятав лицо в ладони; длинные, с выраженными суставами пальцы нежно поглаживали и массировали виски. Прямые волосы свешивались вперед, бледно-коричневые, как заячий мех, и такие бледные, что казались едва ли не бесцветными. Волосы и пальцы скрывали почти все ее лицо, и Марк разглядел только высокий лоб, тонко очерченный нос с еле заметной горбинкой и круто изогнутые посередине бледные губы. Еще один ярко-зеленый лоскут, как шаль, был наброшен на голову, ниспадая на мягкие складки зеленого платья, — дешевая и несмелая претензия на таинственность.

Очень неожиданно она отняла руки и подняла на Марка лицо, такое же худое и юное, как его собственное, с округлыми, резко обведенными скулами и веками с неровно наложенной темной арабской краской, из-под которых на него устремился пронзительный взгляд черных глаз. Прорицательница недоверчиво расхохоталась. Она узнала его.

СКВОЗЬ ДЫМ

Уна смеялась.

Тесное темное помещение, завешенное зеленоватым искусственным шелком, и находившиеся в нем вещи — от оббитых масляных светильников до клейких комочков резко пахнущего ладана — было чем-то вроде хрупкой защитной оболочки, куколки, в которой Уна и Сулиен укрылись совсем недавно. В деревушке под Весуной она подкралась к вышедшей из булочной женщине и заносчиво прокаркала: «Хочешь погадаю?» — так, чтобы ее почти наверняка шуганули, что, к ее облегчению, и случилось.

Они с Сулиеном пешком вышли из Лемовиса, и воздух был таким теплым, а зелень так отличалась от грязно-зеленой Темзы и зелени лондонских парков. Уне еще никогда не доводилось побывать за городом. Какое-то время оба были не в состоянии представить себе будущую жизнь, по крайней мере состоящую из минут и дней. Они могли думать только о теплых полях, светящихся и безлюдных. Это было похоже на разливающуюся вокруг белизну, которую Уна научилась воображать, — но не холодную.

Как Марк, они искали объявления о розыске, прежде всего Сулиена. Его имя и фотографию исправно печатали, однако Сулиен не видел причин, по которым кто-то может обратить на него внимание. Фотография была маленькая, плохая, втиснутая среди еще девяти подобных.

Но на следующий день фотографий осталось всего пять, и их сделали немного покрупнее, чтобы заполнить страницу. Из газет они узнали, что трое бежавших заключенных были застрелены в болотах Темзы, а один утонул. Остальные или по-прежнему были в бегах, или река несла их тела в море.

— Порядок, — сказал Сулиен. — Они решат, что я утонул, а про тебя вообще ничего не знают.

Он замолчал, а Уна заметила:

— Все эти люди мертвы, и солдаты тоже.

Она почти не сомневалась, что количество фотографий будет сокращаться, пока не останется единственная — Сулиена.

Вначале Сулиену досаждало, что Уна взвалила на него заботы о пропитании, а все остальные решения принимала сама, потом он стал досадовать на себя — из-за того, что привык к такому положению дел. Иногда он словно опоминался и затевал ссору, но Уна всегда одерживала верх, да, по правде говоря, она и в самом деле лучше его умела рассчитывать все наперед, экономить деньги и выдумывать для них правдоподобные имена и истории.

Ей нравилось рассказывать, что их родители остались где-то в городе или деревне, или ушли в храм, пока они с братом отправились за покупками, или ждут их на углу. В ту первую ночь она раздобыла им номер, скорбно жалуясь на то, что их обчистили в другой гостинице. Затем мрачно протопала через холл и так убедительно помахала рукой воображаемым родителям, что даже Сулиен почти поверил. Когда они стали подниматься к себе, Уна продолжала громко хныкать:

— Почему мы не остановились в другом месте? — На Сулиена это произвело впечатление.

— Это несложно, — со снисходительной улыбкой сказала Уна.